«Прошло немало времени, прежде чем он преодолел свой страх и подполз к нише.»
«Лампа бросила свой тусклый свет на то, что было скрыто в нише — это оказалось какое-то подземное хранилище. Он легонько коснулся дрожащими пальцами тусклой полированной поверхности, покрытой многовековым слоем пыли, ощутив прохладную твердость металла. Бороздки на нем наверняка были знаками клинописи, выбитыми на низенькой металлической дверце. С одной стороны он нащупал небольшой выступ, который мог быть ручкой этой таинственной двери.»
«Он ждал. Он смотрел на эту дверь. Ему не хотелось открывать ее, и в то же время он знал, что ему придется это сделать.»
«Его рука так сильно дрожала, что он с трудом смог ухватиться за выступ на металлической дверце. Зажав эту ручку в ослабевших пальцах, он с силой рванул ее на себя.»
«Дверца открылась удивительно легко.»
«Его истошный крик гулко отразился от стен, они дрогнули так, что, казалось, были готовы обвалиться на него…»
…Ужасный вопль Клина заставил Кайеда и Даада отшатнуться от его кровати. Арабы были крайне изумлены. Быстро переглянувшись, они снова склонились над своим господином, бормоча утешительные, успокаивающие слова, уверяя хозяина, что они здесь, рядом, готовые защищать его до последнего вздоха, что ему привиделся страшный сон, но теперь все позади, и ему нечего бояться, ведь он находится под их заботливой и надежной охраной.
Он медленно обвел глазами их лица. Его собственное лицо казалось ужасной маской, покрытой трещинами, рубцами и морщинами. Внезапно он понял все.
— Он умирает, — хрипло проговорил Клин.
Он наблюдал за «Гранадой», совершающей очередной рейс. Патрульная машина двигалась медленно, ее фары освещали обе стороны узкой колеи. Припав к земле и чуть приподняв голову, раздвинув ветки так, чтобы образовалась едва заметная щель в густой листве — достаточная, чтобы разглядеть все, что происходит на дороге, но ничем не выдать своего присутствия в кустах у обочины, он внимательно вглядывался в проезжающий мимо автомобиль. В нем по-прежнему сидело двое мужчин. Когда машина проехала, он поднялся с земли и поднес к глазам циферблат наручных часов, поджидая, когда луна снова выглянет из-за облаков. На этот раз объезд занял около двадцати двух минут. Очевидно, водитель все время менял скорость, объезжая вокруг поместья, так, чтобы появляться в одном и том же месте через неправильные промежутки времени, которые нельзя было точно рассчитать заранее. Водитель второй патрульной машины делал то же самое. Наблюдатель нырнул обратно в кустарник, и зашагал назад через лес, выключая свой ручной электрический фонарик, когда ему приходилось идти совсем недалеко от дороги, где лес был редким и свет фонаря могли заметить издалека. Вскоре он добрался до тропинки, проложенной возле живой изгороди — эта тропинка выводила на дорогу, за которой он наблюдал. Не замедляя шага, он пошел прочь от поместья.
Два автомобиля стояли рядышком на небольшой поляне, расчищенной и специально оборудованной для пикника, всего в нескольких сотнях метров от того места, где недавно лежал в засаде наблюдатель. Все огни были погашены, и сквозь окна нельзя было рассмотреть, что делается в салоне и сколько человек там сидит. Электрический фонарик в руке наблюдателя дважды вспыхнул и погас — то был условный знак. Подойдя к головной машине, мужчина ловко забрался на заднее сиденье, осторожно закрыв дверцу.
— Ну, как? — спросил пассажир, сидящий рядом с водителем на переднем пассажирском кресле.
— Две патрульных машины. Профессионалы, как вы ожидали. Хотя мы бы с ними вполне управились.
— Это вряд ли потребуется.
— Верю. Проникнуть на территорию совсем не сложно. Сперва мы подождем, когда проедет первая машина, и двинемся сразу же, как только она скроется из виду. А ограда там хлипкая.
— Мы немного подождем. Пусть там улягутся спать на ночь.
— Бьет час, Дэнни.
Его лица не было видно в темноте, и потому нельзя было угадать его выражение. На лице пассажира на переднем сидении играла улыбка.
— Он уже пробил, — ответил улыбающийся человек; напевная мягкость его голоса никак не увязывалась с жестокостью его намерений. — Но «так» будет веселее.
Все чувства Холлорана вдруг смешались.
Перед ним уже была не комната, а быстро меняющийся рой бессвязных воспоминаний. Они проносились перед ним, мелькали, подчас складываясь в совершенно непонятные виденья, наслаиваясь друг на друга или быстро перескакивая с одного на другое; здесь перемешалось все — и его детские переживания, и события более поздних лет. Подчас несколько сцен, разделенных многими годами его жизни, почти одновременно оживали перед ним, и он смотрел это сумасшедшее кино, раздираемый противоречивыми чувствами. Было похоже, что перед ним трепещут на ветру огромные покрывала — он тут же вспомнил о тонких, прозрачных завесах, сквозь которые они с Клином проходили во вчерашнем сне — тонкие, прозрачные покровы, где нижние слои просвечивают сквозь верхние, накладываясь и сплетаясь в причудливые узоры.
Он повернулся назад, готовый выбежать из этой комнаты, но вместо двери перед ним возникли новые видения. Они собирались вокруг него, и краски были настолько живыми и яркими, а все детали воспроизводились столь точно, словно все, кого он видел перед собой сейчас, вдруг ожили и собрались под ветхой крышей кирпичного домика.
Он опять, словно наяву, пережил некоторые минуты своей жизни. Вот он перерубает ножом подколенную жилу у черного охотника, добровольца из Бригады Специального Назначения ЮАР, который выслеживал Холлорана с его маленьким отрядом намибийских диверсантов — после очередной операции они переходили границу, чтобы укрыться в глухой деревушке на территории соседнего государства. Этот черный обнаружил место, где находился их лагерь, и если бы его оставили в живых, он вывел бы на их базу целый отряд хорошо вооруженных профессионалов, после которых от лагеря не осталось бы даже рваных кусочков палаток.