Копье. Гробница - Страница 134

134

Парнишка попробовал пошевелиться, но затекшие члены не повиновались ему — они были крепко связаны. Он лежал навзничь на широкой ровной поверхности, прикованный к ней, словно Прометей к своей скале; тощее тело вытянулось, и на нем были видны многочисленные раны — в некоторых из них все еще торчали иголки. Тонкие струйки засохшей крови испещряли кожу. Каждая клеточка его истерзанной плоти претерпела адскую муку, и не будь его чувства притуплены дозой морфия, он давно умер бы от болевого шока — сердце едва ли вынесло бы такую нагрузку. В то время как его затуманенный рассудок отчаянно боролся с наплывающей жаркой и душной тьмой, его чувства все глубже погружались в этот темный омут. Инстинкт подсказывал ему, что, приди он в сознание хотя бы на несколько минут, он тут же сошел бы с ума.

Низкие язычки пламени дрогнули под легким сквозняком. Он поднял голову с холодной плиты — это вялое движение отняло у него последние силы — и оглядел свое нагое тело. Острые иглы, торчащие из его груди, показались одурманенному наркотиком юноше покосившимися металлическими столбами на широком занесенном снегом поле. Почему все так качается перед глазами (его грудь вздымалась и опускалась, когда он дышал) — может быть, это оттого, что у него кружится голова?.. Свет, хлынувший с потолка ярким потоком, рассеял его миражи. Он попытался удержать голову приподнятой, но она, казалось, была налита свинцом. Не в силах бороться с одолевающей его слабостью, он уронил голову на твердый камень — она упала на плиту с глухим стуком. В проходе напротив его каменного ложа показались фигуры людей — они стояли тесной группой на верхних ступеньках лестницы, ведущей в комнату; издалека казалось, что их тела сплетены между собой. Испуганный парнишка громко застонал.

Он попытался крикнуть — может быть, позвать на помощь, — услыхав шаги спускающихся по ступенькам людей, но из его глотки вырвался лишь нечленораздельный вопль, перешедший в плач, когда он наконец разглядел тех, кто приближался к нему.

Лица двоих арабов застыли в знакомой усмешке. Но сейчас между двумя его мучителями стоял, почтительно поддерживаемый ими под руки, низенький человечек, чье лицо, безобразное лицо старика, несло на себе печать всех существующих в мире пороков. Оно было настолько отталкивающим, что юноша попытался отвернуться, но на это у него не хватило сил. Чувствуя под своей щекой твердую прохладную поверхность плиты, он помимо воли был вынужден лежать и смотреть на этого маленького человечка с морщинистой кожей и на двух его спутников. Черноволосый низкорослый мужчина, чья увядшая кожа шелушилась и во многих местах была покрыта подсохшей коркой — очевидно, вследствие неведомой болезни — смотрел на распростертого перед ним мученика не отводя огромных черных глаз, словно зрелище человеческих страданий доставляло ему удовольствие. Иссохшие, попорченные болезнью черты скривились в отвратительной, жестокой гримасе; если бы он не облизывал свои потрескавшиеся губы, его лицо можно было бы принять за страшную маску. Протянув дрожащую руку со скрюченным, оттопыренным указательным пальцем, он провел желтоватым ногтем по голому животу юноши — острый край ногтя оставил на коже неглубокую красную царапину.

Игла шприца еще раз впилась в тонкую руку юноши, и впрыснутая в вену жидкость разбежалась по жилам. Парнишка, ощутив жар, идущий от сердца к онемевшим членам и согревающий все его тело, блаженно улыбнулся. Теперь он смог повернуть голову так, что ему стал виден высокий темный потолок комнаты.

Он чувствовал, как разрывается его плоть (боли не было — он ощущал только давление на кожу), и видел пар, поднявшийся в холодный воздух от его живота — легкое светлое облачко, исходящее от жаркой липкой влаги, но остался равнодушным ко всему, что с ним делали эти трое.

Шаркая ногами, темноволосый коротышка с безобразным сморщенным лицом отошел в сторону, почтительно поддерживаемый одним из арабов. Второй араб тоже куда-то исчез. Скованный юноша остался неподвижно лежать на залитой кровью плите, размышляя, почему они ушли, оставив его здесь одного. Мысли его путались; соображал он медленно и неохотно. Так приятно было лежать здесь, наблюдая за легкой колеблющейся струйкой пара, поднимающейся вверх от невидимого источника, расположенного совсем рядом с ним, но скрытого за пределами поля зрения. Ему захотелось полностью отдаться на волю судьбы, расслабиться, плывя по течению; его клонило в сон, голова кружилась и в ушах шумело. Но недремлющий страж — его разум — не подчинялся этому желанию; рассудок протестовал, пытаясь сказать ему что-то очень важное, отчаянно цепляясь за каждую ниточку, еще связывающую почти бесчувственное тело с реальным миром, где были боль и страдание… А он прогонял от себя эти назойливые, неприятные мысли. Он не хотел больше страдать! Когда боль, терзавшая его уже много дней, окончательно прошла, наступили минуты блаженства, опьяняющего, как вино.

Теперь концы игл, торчавшие из его груди, казались ему свечками на праздничном столе — их головки сияли, словно крошечные огоньки. Справляют его именины?.. Он не помнил даты своего рождения, не знал, какой сегодня день… Впрочем, не все ли равно? Любой праздник будет ему в радость.

Он услышал звуки, раздавшиеся где-то совсем рядом, и вытянул шею, насколько ему позволяли это сделать скованные руки и ноги, стараясь повернуть голову так, чтобы ему стало видно, кто там шумит. Нервные окончания отозвались на его движение слабой, тупой болью. Черноволосый коротышка стоял внутри алькова, открывая вход в небольшое помещение, похожее на кабинет. Нет, не кабинет, а… как это называется?… он видел что-то подобное в церкви… Как смешно, это место действительно напоминает церковь… здесь столько свеч, только все они почему-то черного цвета… А гладкий камень, на котором он лежит, должно быть, алтарь.

134