Копье. Гробница - Страница 122


К оглавлению

122

Итак, легавые снова висели у него на хвосте, взяв след через много лет после самого происшествия. Может быть, те «фараоны» почуяли, что между этим неуклюжим увальнем-гигантом и теми нераскрытыми убийствами существует какая-то связь? В самом деле, почему бы не взяться за него, почему бы не «накрыть» убийцу матери, человека, жестоко избившего своего дядюшку, и не прощупать, нет ли за ним каких-либо прошлых «заслуг». Они могли припомнить, что толстяка всюду недолюбливали.

Побег. В Вегас. Несколько пустячных приключений по дороге; большинство из них сейчас уже забыто. В этом городе великолепия он сошелся с двумя отчаянными парнями, Слаймболом и Райвесом, в: набитые кошельки, шумные попойки и продажные девки по ночам, кражи со взломом днем — так они «трудились» до тех пор, пока не нарвались на наемных убийц — «шакалы» навалились на них целой стаей, разозленные тем, что трое заезжих молодчиков из, не знающие блатных правил, резко сокращают их собственную «прибыль». Эта самая «наука вежливости» была преподана Монку как-то ночью здоровенным баском, у которого между пальцев одной руки были приклеены лезвия бритвы, так что при ударе тыльной стороной руки или ладонью острые края, высовывающиеся наружу, впивались в кожу — тонкие красные линии прочертили крест-накрест щеки Теодора Альберта, в конце концов превратившись в одну зияющую рану. В это время пятеро остальных громил вершили свою расправу над Слаймболом и Райвесом, переламывая им пальцы рук и ног, отрезая уши и всячески измываясь над ними. Самого Монка они пощадили, очевидно, решив использовать его для каких-то своих дел, потому что он оказался на редкость крепким парнем, и к тому же он здорово поживился два месяца тому назад, разорив одну девицу — вряд ли за такой короткий срок он мог успеть пропить все эти «бабки».

Но здоровенный баск, который «проучил» Монка, никак не мог рассчитывать на то, что вскоре его стальные лезвия повернутся против него самого. Когда настало «Время «Ч», Монк сделал одну простую вещь, которой его успели научить — он харкнул мокротой прямо в глаза этому идиотски ухмыляющемуся парню (старый добрый дядя Морт, когда был в ударе, учил своего «маленького мальчика» плевать в собак на улице прямо из окон пикапа). Пока негр приходил в себя от первого шока, колено Монка угодило ему промеж ног, заставив согнуться пополам. Остальное было уже совсем простым делом: вооруженные острыми лезвиями пальцы баска пошли в ход, чтобы перерезать вену на его собственной шее.

Вне всякого сомнения, после такой неудачи у пятерых громил из банды, пустившей кровь троим приятелям, уже изрядно спустившей пары по поводу крупной суммы, уплывающей из их рук, резко переменились планы относительно обезьяноподобного «рокового мэна» (так живо описывала Монка их девка-наводчица). Этот тип требовал к себе самого серьезного отношения. Они пошли на него с длинными ножами и топориками, которыми в то время были вооружены сержанты британской армии, и не используй Монк тело того черномазого, еще хлюпающего кровью, как прикрытие, быть бы ему сейчас большим филе из гориллы.

Да, повезло и на этот раз — он выиграл в «орлянку» со смертью, хотя не все прошло так уж благополучно: его сильно поранили (но тем двоим покойникам, которых он оставил на месте потасовки, наверняка повезло куда меньше). Нож, вогнанный под лопатку почти по самую рукоять, вряд ли помогает бежать по улице, особенно когда нужно оставлять как можно меньше следов. К счастью, ему помог один пустоголовый придурок, с которым его не связывало ничего, кроме нескольких взаимных услуг и до которого он в конце концов добрался, пробежав несколько кварталов. Не обошлось без причитаний, когда, то ли визгливо хихикая, то ли всхлипывая, его приятель дрожащими руками взялся за рукоять ножа, чтобы вытащить его из раны. Дрожь и тоненькое, визгливое квохтанье… Этот наркоман платил за недолгие часы полученного удовольствия спазмами в дыхательном горле, так что вместо нормальной человеческой речи у него получались весьма комичные высокие звуки.

Итак, Монк остался в живых, но теперь по его следам шли и «фараоны», и блатные. Он обчистил аптеку, чтобы иметь наличные на дорогу, оставив перепуганного аптекаря, что-то тихо бормотавшего себе под нос, посреди его пилюль и снадобий.

Старый облупленный «Додж», который он увел, довез его лишь до окраины города; потом мотор стал «кашлять» и окончательно заглох.

Плечо горело, словно его прижигали раскаленным железом; раны загноились, и порезанные щеки Монка, истекающие дурно пахнущей жидкостью, были облеплены мухами. Монк поплелся дальше по шоссе номер 95 (возможно, он направлялся к Боулдеру — мысли путались у него в голове от жара и терзающей плечо боли). Большой палец оттопырен, а остальные сжимались в кулак всякий раз, когда он слышал шум мотора за своей спиной (пальцы рук складывались совсем не как во Время «Ч» — словно обнимая рукоять пистолета, — а просто рефлекторно отвечая на возможную угрозу). Но кому нужен бродяга с темным пятном на спине и щеками, перепачканными томатной пастой? Скорее всего, это просто какой-то пьяница идет, пошатываясь, по обочине. Конечно, ни один нормальный человек не остановит свой автомобиль ради такого попутчика.

И все-таки одна машина притормозила у обочины.

Черная машина с затемненными стеклами плавно остановилась позади него — бесшумно, мягко, словно гигантский стервятник, приземляющийся на лошадиный труп.

Монк медленно повернулся лицом к машине — измученный терзающей его болью и смертельно уставший, он двигался тяжело и неуклюже (отказавший «Додж» остался на дороге примерно в восьми километрах позади). Его волосы, связанные на затылке в «конский хвост», были пыльными и грязными, а щеки покрыты алыми пятнами, напоминающими размазанный томатный сок. Он обернулся, и на его лице появилась кислая гримаса. Сперва ему показалось, что в машине сидят Крупные Шишки, которые стоят над шишками помельче (если хочешь держать в руках всю округу, изволь сам позаботиться об этом). Он весь сжался, ожидая, что вот сейчас приоткроется окно автомобиля, и из него покажется тупорылый ствол револьвера, как голова гадюки, неспешно выползающей из своей норы.

122